Армейские байки

Спасти литовскую девочку

ДЕВОЧКА ИЗ КОЛХОЗА «ВАДАКТАЙ»

В 1983 году история трехлетней девочки Расы Прасцевичюте из литовского колхоза «Вадактай» прогремела на всю страну: о ней писали во многих газетах, говорили по телевизору. Но эту историю я узнал раньше журналистов. Так получилось, что я даже принимал участие в спасении этой девочки. Хотя, конечно, мое участие было весьма и весьма незначительным.

Но об этом чуть позже.

ВТОРАЯ ЛИНИЯ ОБОРОНЫ

Наша отдельная радиолокационная рота находилась под городом Шяуляем и считалась второй линией обороны. А потому круглыми сутками наши радиолокационные станции не работали. Ежедневно мы включались в 10 часов утра для проверки техники, называлось это контрольным включением. А затем ждали приказа на включение из нашего центра, который находился в Каунасе. Или из бригады, располагавшейся под Калининградом.

Запомнилась мне одна история: в нашу роту приехал генерал. Офицеров со столь высоким званием мы видели крайне редко, самое высокое звание в нашей роте – капитан. А потому, когда к нам приезжали генералы, все солдаты прятались на территории части, чтобы не попасться им на глаза и не получить невзначай взыскание: например, за расстегнутый крючок или кожаный ремень. В казарме оставались только дневальный и дежурный по роте.

Никто в это время солдат и не разыскивал: неофициально считалось, что все они на боевом дежурстве. Наших офицеров такое положение дел тоже устраивало: чем меньше солдат попадется на глаза генералу, тем меньше к ним и претензий. А, следовательно, меньше претензий и к офицерам.

Но тут меня вдруг вызывают на командный пункт.

А на командном пункте генерал устраивал разнос нашим офицерам. Оказывается, через нашу зону ответственности в ГДР летело семь советских истребителей. Но приземлилось только шесть. Где и когда пропал седьмой, никто не знал.

«Где истребитель?! Кто теперь за это должен ответить?! Вы все отправитесь туда, куда Макар телят не гонял!» – кричал генерал. Офицеры стояли поникшие.

Когда я появился на командном пункте, командир нашей роты несколько оживился. И попытался перевести стрелки на меня.

«Так ведь это у оператора надо спрашивать!» – заявил он.

И обратился ко мне: «Товарищ младший сержант, как вы могли потерять истребитель?»

«Ваш оператор тоже сядет! Но вместе с вами!» – пообещал генерал.

Все-таки генералы, в отличие от младших офицеров, имели хоть какое-то понятие о справедливости.

А надо сказать, что Шяуляе был самый крупный в Прибалтике военный аэродром, и мы по этим самолетам постоянно работали. Но чтобы мимо нас пролетало семь или шесть чужих самолетов – такого в последнее время не было. Я бы запомнил.

Поэтому я спросил, какого числа и в какое время пролетали истребители. Мне назвали время и дату.

«Так ведь в этот день и в это время не было команды на включение», – ответил я.

«Да-да! – тут же подтвердил старший прапорщик Жогло, который дежурил в тот день. – Мы не включались!»

Почему он не сказал об этом раньше, я так и не понял. Видимо, был настолько напуган, что потерял память.

Генерал моментально успокоился, а наши офицеры заметно воспряли духом.

Еще, правда, проверили журнал, в котором фиксировались все включения нашей роты – и все вопросы отпали окончательно. Гроза миновала…

Впрочем, офицеры и прапорщики нашей роты тоже имели право давать команду на включение – для проверки боеготовности. Проще сказать, чтобы мы не расслаблялись. Что они часто и делали. Особенно ночью, заскучав на командном пункте.

Вот и представьте себе ситуацию. Ты только что сменился с наряда, уснул, а тут вдруг за окном начинают выть сирены, в казарме звонит телефон, и через секунду раздается крик дневального: «Воздух!»

И ты, проклиная все на свете, бежишь на командный пункт. И хорошо еще, если отбой команде «Воздух» дадут через полчаса. Бывало, что сидеть за индикатором приходилось всю ночь. А через день – снова в наряд…

И настолько меня задергал этот вой сирены, что даже на гауптвахте не мог я от нее избавиться. Сижу я в камере, где-то скрипнула дверь, а мне кажется – сейчас взвоет сирена. И ты уже готов сорваться с места и бежать сломя голову.

Особенно злоупотреблял ночными включениями прапорщик Вавилин, за что все солдаты нашей роты его ненавидели. Хотя имелись и другие причины для ненависти: Вавилин постоянно третировал солдат. И солдаты относились к нему столь же пренебрежительно.

У меня тоже была одна небольшая стычка с Вавилиным. Прошел я мимо него и не отдал ему честь. Врать не буду – сделал это умышленно.

«Младший сержант, вернитесь!» – потребовал он.

Я вернулся.

«Почему вы не отдаете честь старшему по званию?»

«Я задумался», – ответил я.

«В армии надо думать о службе, а не о бабах!» – заявил он.

«Ну, вы мне еще будете указывать, о чем думать!» – возразил я, откозырял и пошел своей дорогой. И только услышал брошенное мне в спину слово «нахал».

Даже и не сомневаюсь, что об этом инциденте Вавилин доложил командиру роты. Но никаких взысканий я не получил. Командир роты старший лейтенант Силов Вавилина тоже не любил.

«ВОЗДУХ»

В ту ночь 1983 года Вавилин, который дежурил на командном пункте, нас снова поднял по команде «Воздух». И я бежал на командный пункт, проклиная про себя и армию, и Вавилина, подозревая очередную его каверзу. Но едва я явился на командный пункт и доложил о своем прибытии, прапорщик Вавилин сразу же поставил меня в известность, чтобы я не валял дурака за индикатором, а отнесся к работе серьезно: «Ждем ТУ-134 из Риги. Он заберет в Шяуляе девочку, которой сенокосилкой отрезало ноги, и полетит на Москву».

Едва ТУ-134 из Риги вылетел, я сразу его и засек: отражающая поверхность у таких самолетов большая, и они оставляют заметную отметку на экране. Кроме того, он был единственным: в воздухе – ни истребителей, ни транспортных военных самолетов. Для ТУ-134 расчистили не только «коридор», но и все небо вокруг Шяуляя.

И я начал работу: «Два нуля двести первая – два нуля двести первая…»

Данные о самолете, которые передает оператор, звучат примерно так (вот поди ж ты, 36 лет прошло, но помню!): «00. 201. 739. 38. в 58-ом. 61. 00 за 02. 13».

Здесь все: номер, который оператор присваивает самолету, сектор и квадрат, в котором самолет находится, «свой» он или «чужой», количество самолетов и, наконец, время. Должна быть еще высота, но я ее изначально не знаю, а потому и обозначаю цифрами «00». Позже высоту определит оператор высотомера и сообщит ее на командный пункт.

Собственно говоря, ради этих цифр и работала вся радиолокационная рота.

Когда я был молодым солдатом, «духом», как у нас говорили, то часто клевал носом перед индикатором, за что получал подзатыльники от взбешенного командира роты. Однажды он настолько разъярился, что дал мне две спички и потребовал, чтобы я их вставил в глаза. Спички я, естественно, выкинул.

Лучше бы он дал мне выспаться! Я через день ходил в наряды, а когда ты в наряде, спишь всего лишь четыре часа в сутки вместо восьми. Да и эти четыре или восемь часов сна из-за постоянных команд «Воздух» или «Готовность номер один» не всегда удавалось урвать.

Но такое простое решение: дать оператору поспать – командиру роты в голову не приходило. Или приходило, но не применялось потому, что в армии не ищут легких путей.

Помимо недосыпания были и другие причины. Так, во время работы на командном пункте выключали свет, чтобы он не мешал работе оператора. Но при этом яркий свет индикатора сильно «давил» на глаза.

И, наконец, как мне тогда казалось, на экране было все статично: нет движения, действия, развития. Как тут не уснуть?

Когда же я набрался опыта, то не спал уже никогда. Потому что понял: есть на экране и действие, и развитие.

Работа, конечно, трудная. На экране бывало и двадцать, и тридцать самолетов, и ты не только должен передать данные о них, но и держать в памяти условный номер каждого. Но после оборота антенны самолеты уже оказывались в другом месте – и уже трудно понять, который из них 201-ый, а который – 2021-ый. Но ты должен понять, не имеешь права их перепутать! И выдаешь снова и снова, «вычерчивая» траекторию каждого самолета.

Проходит час, два, три, а ты все говоришь, говоришь, выдаешь информацию, и уже хрипишь, болят глаза, заплетается язык, а ты все говоришь, говоришь, выдаешь информацию, и нет уже сил, и волнами наплывает отчаяние, и, кажется, ничего не разобрать в этом круговороте, а ты все говоришь, говоришь, выдаешь информацию…

Но в то же время это была и интересная работа! Ведь прямо перед моими глазами разворачивалась настоящая жизнь! Самолеты – как люди. Там, в армии, все для меня смешалось настолько, что мой мозг, воспаленный непрерывной работой, не мог различить два разных понятия: индикатор и жизнь. Мне все представлялось так: человек – это маленькая точка, появившаяся на экране индикатора. И прежде, чем она исчезнет, она должна прочертить свою единственную траекторию, оставить свой след, сверкающий и неповторимый…

А вот «провести» один-единственный самолет, который к тому же летит по «коридору» – это, что называется, не бей лежачего. Его маршрут, особенно не напрягаясь, можно даже вычислить заранее – с точностью до минуты.

Правда, возле Шяуляя Ту-134 вынужден был покинуть свой «коридор» – он пошел на посадку. В городе не было гражданского аэродрома, а потому не был предусмотрен и «коридор» для гражданских самолетов. Военные же летали, как хотели.

Вскоре самолет взлетел снова, вошел в обычный «коридор» – и через несколько минут исчез с моего экрана. Дальше его «поведут» другие, а моя работа закончилась…

СУДЬБА ДЕВОЧКИ

Судьба трехлетней девочки Расы Прасцевичюте такова. Раса вместе со своей сестрой-близняшкой Аушрой пошла гулять среди подсолнухов. А в это время их не до конца протрезвевший отец запустил косилку. И машина отрезала девочке обе ступни.

Фельдшер остановила кровотечение и зачем-то положила отрезанные ступни в холодильник. Она не знала, что в СССР операции по приживлению отрезанных конечностей на тот момент еще не делались. Тем не менее, было решено везти девочку в Москву.

Ее могли отвезти на военном транспортном самолете, но это долго, скорость у него небольшая. А потому из Риги вызвали ТУ-134. Всю дорогу девочка провела без сознания, на соседнем кресле везли отрезанные ноги. Не нашлось даже нужного количества льда, поэтому ступни в пакете обложили замороженной рыбой.

В Москве девочке сделали уникальную операцию, которая длилась 9 часов. И ступни прижились. Однако, девочке пришлось 8 лет провести в больнице.

Несколько лет назад я снова видел по телевизору сюжет про Расу, но уже про взрослую Расу. Домой она так и не вернулась: девочку усыновила московская семья.

Сейчас Раса вспоминает, что ей тогда, наверное, повезло.

Ее сестра осталась в родном колхозе, где в итоге родила четверых детей от трех разных мужчин. Родные родители Расы умерли: мать – от алкоголизма, а отец – из-за онкологии. Женщина никогда не держала на них зла.

Сегодня Раса живет в Германии. У нее есть муж, он, кстати, родом из Казахстана.

Раса свободно владеет четырьмя языками: литовским, русским (говорит почти без акцента), английским и немецким. По собственному признанию, не любит носить платья и юбки, не желая показывать следы операции.

«ГОТОВНОСТЬ НОМЕР ДВА»

После того, как ТУ-134 исчез с экрана, я еще полчаса сижу за индикатором – на всякий случай. А затем прапорщик Вавилин дает по громкоговорящей связи команду: «Готовность номер два». Выключить все станции. Как поняли?»

И тут же следуют ответы.

«Десерт» – понял, ефрейтор Казаренко».

«Низина» – понял, рядовой Аракелов.

«Высотомер» – понял, рядовой Мачюлайтис».

И после этого – молчание. «Тропа», как всегда, не докладывает.

«Тропа», «Тропа»! Как понял?» – стал выходить из себя Вавилин.

Наконец, ответила и «Тропа»: «Я понял. Выключаю».

«Почему молчал? Спал?» – продолжал бушевать Вавилин.

«Я понял. Выключаю».

«Кто?! Кто понял?!»

«Я, «Тропа». Отомась».

«Генерал, что ли?»

«Нет, ефрейтор».

«Так и надо докладывать, товарищ ефрейтор! Доложить, как положено!»

«Я понял. Выключаю».

Ефрейтор Отомась был непосредственным подчиненным прапорщика Вавилина, а потому и не любил его больше всех остальных. И при всяком удобном случае это ему демонстрировал.

Пока происходит эта перепалка, я выключаю индикатор и покидаю душный бункер. А на улице такая теплынь! Я лишь в Прибалтике узнал, что ночью может быть теплее, чем днем.

Было тепло и тихо – и была ночь. Где-то далеко, далеко, за черным озером призрачно вырисовывались очертания спящего города. А прямо надо мной развернулась огромная черная бездна, усеянная крупными звездами.

Ни один лист не шелохнулся на дереве, такая стояла тишина. Деревья, уснувшая казарма, неподвижные немые антенны под самым небом – все словно замерло в испуге перед застывшей черной Вечностью, умерло, отошло в небытие – и остались только ночь, небо и звезды. И нет больше ничего. Только ночь, небо и звезды…

Но я стряхнул с себя это наваждение и по бетонной дорожке направился к казарме.

До подъема оставалось два часа. Я еще успею немного поспать.

Олег ПОЛИВОДА