Одного призыва
Рота у нас была небольшая, а потому и нас в роте было только четверо – тех, кого призвали в армию осенью 1982 года: я, Зиязетдинов, Мачюлайтис и Дячишин. Мы вместе были в «карантине» под Калининградом, где проходили курс молодого бойца. А потом наши пути на время разошлись.
Мачюлайтис, правда, по возрасту был постарше нас и даже до армии успел жениться. Мачюлайтине – такую фамилию носила его жена. А вот сестра Мачюлайтиса, если бы таковая имелась, носила бы фамилию Мачюлайтите. Таковы особенности литовского языка: замужем женщина или нет, можно узнать по фамилии.
После карантина меня и Мачюлайтиса отправили на два месяца на учебу в Латвию, в город Гулбене. Это тоже была отдельная радиолокационная рота, но удивительная рота! Образцовая! Никакой «дедовщины» и рукоприкладства – жизнь текла по Уставу. Командовали только сержанты, вне зависимости от того, сколько они прослужили. А «деды» голову не поднимали. Сюда даже отправляли на исправление самых отъявленных хулиганов из других рот. И ведь они тоже были вынуждены подчиняться общим правилам: отдавать сержантам честь, вставать, если сержант заходил в ленинскую комнату…
Мы с Мачюлайтисом, естественно, были бы рады остаться в этой роте, но нас отправили в Шяуляй. И только там – и значительно позже – мы поняли: лучше уж умеренная дедовщина, чем строгое соблюдение Устава.
Но сейчас я несколько слов скажу о Мачюлайтисе. Он был очень высокий – 198 см, я доставал ему только до груди. И когда мы вместе ходили в увольнение, на нас все оглядывались: Тарапунька и Штепсель. В то время еще помнили этих артистов.
Естественно, Мачюлайтис до армии играл в баскетбол. Да еще в какой команде – в молодежном каунасском «Жальгирисе»! Вместе с Сабонисом. Сейчас Сабониса, наверное, забыли, но в начале восьмидесятых его имя гремело: он был лучшим баскетболистом сборной СССР. И одним из лучших баскетболистов Европы.
Из-за своего роста Мачюлайтис терпел всяческие неудобства. Начать с того, что на него никогда не могли подобрать обмундирование: оно оказывалось коротким. И когда для смеха какой-нибудь «дед» требовал, чтобы Мачюлайтис, как и положено, надел ремень между четвертой и пятой пуговицей, ремень оказывался у Мачюлайтиса на груди.
Солдатам с таким ростом в армии полагалась двойная пайка. Но Мачюлайтис ее никогда не получал. Сначала потому, что «дух» – обойдется! А когда Мачюлайтис прослужил год, он в этом и не нуждался. Старослужащий солдат мог взять добавку на кухне и без всякого приказа командира роты. И даже вопреки приказу.
Я, например, когда заступал в наряд дежурным по роте, всегда брал дневальным одного и того же «духа». Да он и сам просился со мной в наряд! Потому что ночью мог, ссылаясь на меня, будить повара, и брать у него ключи от кухни. Потом отправлялся на кухню и жарил картошку. Картошку и чайник он приносил в казарму, и мы вместе с ним ужинали.
Но вернусь к Мачюлайтису. Хуже всего для него было то, что он не помещался на армейской кровати. И все два года спал, скрючившись. Но при этом никогда и ни на что не жаловался.
Мачюлайтис был хорошим товарищем. В Шяуляе первые несколько месяцев он, я и Зиязетдинов по очереди ходили в наряд – рабочим по кухне. И, сменившись с наряда, мы продолжали там работать, но уже по доброй воле, помогая друг другу: мыли посуду, чистили картошку. А потом и меня, и Мачюлайтиса начали ставить дневальными, а Зиязетдинов так и остался на кухне. И я, каюсь, на кухню ходить перестал – и в казарме работы хватало. А вот Мачюлайтис продолжал помогать Зиязетдинову.
Или другой случай – уже ближе к дембелю. Ожидалось, что в нашу роту приедет большое начальство, и мы расчертили плац для строевой подготовки. Но в выходные дни этот плац становился для нас футбольным полем. И всю эту краску мы затерли сапогами.
Утром командир роты, увидев, что сделалось с плацем, построил роту.
«Кто играл в футбол, выйти из строя!» – приказал он.
Никто, естественно, не вышел.
«Поливода, выйти из строя! – продолжал командир. – Без тебя тут точно не обошлось, ты у нас главный футболист! Играл?»
Я не стал отрицать сей очевидный факт.
«Кто еще?»
Из строя вышел Мачюлайтис. И больше никто.
И командир заставил нас мыть этот плац. Работа не пыльная: налили на плац воды и терли щетками, изображая работу. Но обидно: «деды» вкалывают, а «духи» отлынивают. Но ведь они тоже гоняли мяч!
Правда, к нам добровольно присоединился еще один солдат – ефрейтор Марчук, кажется. Хотя он-то в футбол и не играл!..
Но это будет позже, а пока мы только прибыли в Шяуляй. И здесь я увидел Дячишина, но не узнал его. Хотя в карантине прекрасно его запомнил.
Да и как не запомнить? Мы уже прослужили пару дней, когда вечером в казарме появились три старика: заросшие и согнутые чуть ли не до земли. Мы не могли понять: кто их пустил в казарму? И зачем они прибыли?
И каково было мое удивление, когда одного из стариков подстригли и побрили – да еще надели на него военную форму! Это и был Дячишин. Он стал походить на человека, хотя продолжал горбиться, как медведь. Да и имя у него было соответствующее – Миша.
И вот в Шяуляе Миша вдруг выпрямился. И я потом понял, почему. Стоило лишь Мише забыться и сгорбиться, как «дед», Мишин земляк, взявший над ним опеку, бил Дячишина по спине и приказывал: «Выпрямиться!» И Миша тут же выпрямлялся, хотя, было видно, своего земляка не очень-то и боялся.
Миша был с Западной Украины. А потому его, как и других западных украинцев, в роте называли «бандеровцем». Над ними часто подшучивали: «Что, наверное, у себя во дворе цветы машинным маслом поливаете, чтобы закопанный танк не заржавел?»
Но западные украинцы, хотя и было их немного, держались дружно и в обиду Мишу не давали. Даже Кожахметов Дячишина не трогал.
Но Миша был недотепа. До сих пор помню один забавный случай, когда Дячишин прослужил уже больше года. А у нас в роте часто случалось: утром во время подъема добудиться удавалось не всех. Два или три «деда» объявляли себя больными и вставать отказывались. В принципе, к этому привыкли даже офицеры.
«Почему спят?» – спросит офицер.
«Больные», – отвечает дежурный по роте. Только и всего!
И вот ефрейтор Дячишин заступил в наряд дежурным по роте. Утром он крикнул «Подъем!», но не встал никто. То ли тихо Миша крикнул, то ли не очень убедительно.
Миша походил по казарме, а потом и сам прилег на пустую кровать. И уснул.
Но вдруг в казарме появился офицер.
«Что происходит!» – закричал он.
Многие проснулись, но продолжали лежать. Ждали, что будет дальше. Встал только Миша: шапку потерял, волосы всклокочены, штык-нож болтается на ремне где-то за спиной, повязка с надписью «Дежурный по роте» сползла на запястье.
Но офицер эту повязку увидел.
«Дежурный по роте, что происходит? Почему все спят?» – спросил он.
На что Миша ответил: «Они все – больные!»
Я со смеха чуть не свалился с кровати. Надо же! В роте эпидемия! А командиру об этом не доложили!..
Что касается Зиязетдинова, то его отправили оператором на радиолокационную станцию П-15. И его взяли под опеку два других украинца: ефрейтор Отомась и Степа Шабадей. Не скажу, что всегда его защищали, но сами не обижали.
На моей РЛС П-12 тоже были украинцы: ефрейтор Вася Казаренко и младший сержант Кравец. Я с ними тоже быстро нашел общий язык.
Я и сам человек невысокий, но Вася был ниже меня на целую голову. И когда он зимой заступал в караул, шуба волочилась за ним по земле. Васю в роте любили: человек он был добродушнейший и веселый. Самый серьезный упрек, который мог услышать от него молодой солдат за какой-нибудь «косяк»: «Как салага, так несчастье».
Младший сержант Кравец тоже был ниже меня. Над ним постоянно подтрунивали, хотя и остерегались: Кравец был вспыльчивым человеком. Как-то один солдат слишком долго подшучивал над Кравцом, а Кравец в это время был дежурным по роте и имел доступ к оружейной комнате. Кравец вспылил, схватил автомат, вставил в него полный рожок, передернул затвор и бросился за солдатом. Солдат улепетывал от него со всех ног.
Но я заметил, что эта ярость во многом была наигранной: затвор-то передернул, но и тут же поставил автомат на предохранитель.
Еще в нашем отделении был Жора Косшигулов из Караганды. Но и с ним у меня никогда не возникало никаких проблем: и земляк, и добряк, и серьезный человек. Именно он до меня был оператором выносного индикатора кругового обзора, а такую работу не каждому могли доверить.
Но и Жора однажды сорвался – по-своему, впрочем. Ему оставалась пара месяцев до демобилизации, и он, стоя возле казармы, вдруг закричал диким голосом: «Дембель давай!!!»
Старший прапорщик Жогло, оказавшийся рядом, от неожиданности подскочил на месте.
«Косшигулов! – удивился он. – От кого-кого, но от тебя я не ожидал! Такой серьезный человек!»
«Да просто надоело уже все, товарищ старший прапорщик!» – объяснил Жора.
В армии действительно дни тянулись очень медленно, и, казалось, никогда не закончится эта тягомотина. Но сейчас те времена я вспоминаю с ностальгией.
Разбросало нас всех по свету – и не найдешь.
После армии, когда учился я уже в институте, то волею судьбы оказался в Петропавловске. Сергея Лозенко я отыскал, и мы достойно отпраздновали встречу. Но теперь я о нем ничего не знаю. Блокнот, в котором у меня были записаны адреса моих сослуживцев, я потерял.
Где теперь Роландас Мачюлайтис? А какие новые аферы проворачивает Валдис Малинаускас? Ни его, ни Мачюлайтиса в социальных сетях я не нашел – литовцы там редко общаются.
Как, впрочем, не нашел и других своих сослуживцев.
Где ефрейтор Отомась и Степа Шабадей? Родом они были с Донбасса. Живы ли они?
Где Кравец, Миша Дячишин, Вася Казаренко, Жора Косшигулов, ефрейтор Марчук и все остальные мои сослуживцы?..
Я знаю только о Зиязетдинове, о нем мне в два года назад в социальных сетях написала его племянница. Вернее, не написала, а указала номер его мобильного телефона. Живет Зиязетдинов в поселке недалеко от Костаная, в стареньком доме своих родителей. Мы с ним встретились, конечно, а теперь время от времени перезваниваемся.
А со всеми остальными связь утрачена. Видимо, навсегда.
Олег ПОЛИВОДА