Рассказ
Продолжение. Начало в №№22, 23, 24
***
Моя мама всегда была худенькой женщиной, небольшого роста, и со спины ее можно было принять за девчонку.
И она по-детски боялась грозы. Однажды я, уже будучи подростком, с удивлением нашел маму в шкафу, где она пряталась от грозы.
Мама объясняла свой страх тем, что в детстве на ее глазах молнией убило человека. Но рассказывала она еще одну историю: во время войны бомбили их село, и погибла целая семья. Наверное, один страх и наложился на другой, став фобией.
У мамы часто случались приступы мигрени, и в эти дни она туго перевязывала голову платком. Жаловалась она и на боли в сердце.
Мама была мнительным человеком и к своим болезням относилась серьезно. Как-то я спросил у нее, наступит ли двухтысячный год.
— Конечно! – ответила она. – И ты должен дожить до него. А вот я вряд ли доживу!
Но мне порой казалось, что мама преувеличивает свои болезни. Не симулирует, нет – просто боится их так же, как и грозу. Но потом случилось опровержение моих подозрений.
Жили мы уже в новом доме, недалеко от больницы. Мы сидели в зале и смотрели телевизор (а был ли у нас тогда телевизор?), а за окном стемнело. Отец задерживался на работе.
И вдруг мама схватилась за сердце. И нельзя было усомниться: это действительно сердечный приступ!
— Нужно врача, — только и смогла произнести мама.
Валя тотчас собралась бежать за врачом, но я схватил ее за руку:
— И я с тобой!
— Останься! – приказала мне Валя. – Вдруг маме надо будет стакан воды подать!
— Я с тобой!
Я боялся оставаться с мамой один. Мелькнула у меня подлая мысль: а если она умрет? И как я буду в квартире вместе с мертвым человеком?
Мы ворвались в больницу, как вихрь, и перепугали больных, которые стали выглядывать из своих палат. Врача не врача, но медсестру мы домой привели, и по дороге я поторапливал ее:
— Быстрей! Быстрей!
Мама была жива, и медсестра сделала ей укол. Маме как будто стало легче. Во всяком случае, она смогла сама одеться и вместе с медсестрой уйти в больницу. И я успокоился: маму вылечат! В те времена я свято верил, что врачи умеют творить чудеса.
И вряд ли то было чудом, но маму действительно вылечили.
Я понимаю, откуда все ее болезни. Мама была первоцелинницей, а они приезжали в голую степь и начинали строиться с первого колышка. Мама нелюбила рассказывать о тех временах, но упомянула однажды, что зимой они жили в палатке.
В моей памяти сохранились лишь обрывки рассказов других людей. Не совсем в голую степь приехала мама, потому что в тех местах был уже поселок, построенный во времена столыпинского переселения. Назывался он Богдановкой. Была еще Ольгинка, но я ее не помню совершенно, в те годы, когда я начал что-то понимать, от нее не осталось даже развалин. Одни лишь могильные холмики можно было разглядеть, но и те – без крестов.
Нынче жителей в Богдановке не осталось, но и теперь стоят каменные стены огромного склада, построенного пленными австрийцами в 1916 году. Склад сгорел еще в шестидесятые годы, пытались к нему снова пристроить крышу, но не смогли. А стены стоят…
Богдановку я всегда знал, как отделение нашего совхоза, но изначально она была центральной усадьбой. Была до тех пор, пока на целину не стали привозить уголовников. Вот и случилась страшная история: одному целиннику воткнули в затылок нож. Пока этого человека везли в город, он был в сознании и даже обещал поквитаться со своими обидчиками. А умер сразу после того, как в больнице нож из его головы вытащили…
После этого и решил директор перенести центральную усадьбу в другое место, недалеко – 12 км от Богдановки. Но там действительно приходилось начинать на пустом месте.
Еще мама постоянно работала с ядами. Она была в нашем совхозе главным агрономом и занималась протравкой от крыс посевного зерна.
А как-то раз мама взяла меня в поле «собирать колоски». Они нужны были, чтобы определить будущий урожай. Сидели мы в кузове машины, и вместе с нами ехали мальчишки и девчонки старше меня лет на пять-шесть. Для них сбор колосков – это возможность заработать деньги, пусть и небольшие. Я на этих ребят смотрел с сожалением. Их родители мало зарабатывают, думал я. Мне же достаточно было попросить деньги у родителей. Да и много ли мне требовалось в то время? Разве что в кино сходить, но монеты у нас дома всегда лежали в пепельнице. Пять копеек – стоимость художественного фильма. А если перед ним еще показывали мультфильмы – десять копеек…
Вместе с мамой я смог пройти только километра два – и сильно устал. Снова залез в кузов и сидел уже безвылазно. Потом стали присоединяться ко мне старшие ребята, тоже уставшие. А мама все ходила и ходила…
***
Я никогда не видел маму с книгой. Да у нее и времени не оставалось для чтения: корова, телята, свиньи, гуси, утки и куры.
Весной мы, как и все остальные жители нашего совхоза, покупали на инкубаторе утят. Перегораживали досками для них место на кухне, подвешивали большую лампу, стелили газету. Также ставили блюдца, а на них – перевернутые пол-литровые банки с водой. А чтобы вода поступала в блюдца, под банки подкладывались небольшие палочки. Но газета все равно быстро намокала, а потому ее надо было часто менять, чтобы не намокли утята. Когда же утятанемного подрастали, их переводили на улицу в большую клетку, огороженную железной сеткой.
А место утят на кухне занимали уже цыплята – и повторялась та же история.
Гуси неслись сами, но делали это в то время, когда на улице еще лежал снег. Поэтому гусыню сидела на яйцах в нашем доме – в ящике под столом. И если ты близко приближался к ней, она могла ущипнуть тебя за ногу.
Когда у нас резали свинью, тоже было много работы. Мы делали различные колбасы: кровяную, ливерную, мясную. Мама солила сало и закручивала его в трехлитровые банки. В духовке, шипя и разбрызгивая свиное сало, жарился фаршированный желудок. Зельц или сальтисон – таких слов мы не знали. Фаршированный желудок мама называла иначе – ковбык. Голова кружилась от этого запаха, хотелось скорее попробовать ковбык. Но его сначала требовалось остудить, а потом положить под гнет.
Вечером мы втроем – отец в этих «посиделках» никогда не участвовал – лепили пельмени.
Но в детстве моим любимым блюдом были коржи с маком. Делалось оно так. В макитре – глиняном горшке – пестом растирались мак и сахар. Потом это все заливалось молоком, и крошилась туда лепешка. Коржи с маком готовы!
По выходным мама занималась выпечкой: пряники, пирожки с творогом и повидлом из духовки, белый хлеб. Никогда больше не ел я такого вкусного и рассыпчатого хлеба! Куда там даже булочкам из магазина!
А с весны и до осени – огород. Почва в нашем совхозе плохая, сплошная глина. А потому к дому подвозилась машина перегноя, и мы потом ведрами перетаскивали его на грядки. Но зато росло все: помидоры и огурцы, острый и сладкий перец, патиссоны, кабачки, баклажаны…
До сих пор не могу забыть мамины соленые баклажаны. Мама разрезала баклажан на две части, а потом плотно их укладывала в ведро, залив все подсолнечным маслом. И мы их ели всю зиму. По вкусу они напоминали маринованные грибы.
***
Но до сих пор не могу я забыть и те обиды, которые нанес своей маме.
Было мне лет четырнадцать или пятнадцать, наверное. Мама не разрешила мне заходить в дом в грязных сапогах и велела, чтобы я их почистил. Я почистил.
— Еще! – сказала мне мама, стоя на крыльце.
— Да пошла ты! –ответил я вполголоса, чтобы мама не услышала.
Но она услышала.
— Куда мне нужно пойти? – спросила она.
Я смутился. Но прощения не попросил ни тогда, ни после, хотя этот случай всегда сидел занозой в моей памяти.
Потом я успел отслужить в армии и учился в институте. Мне кто-то подарил мужской одеколон, которым я почти не пользовался. Он долго стоял у меня в общежитии, но я привез его домой и… подарил маме на день рождения. А ведь мог бы купить что-то специально для нее: я получал неплохую стипендию да еще и родители каждый месяц подкидывали мне деньги. Но я забыл о дне рождения мамы!
И хватило же ума подарить мужской одеколон, к тому же начатый! Мама все поняла, но поблагодарила меня и даже улыбнулась. И когда я снова уезжал в институт, незаметно положила одеколон в мою сумку. Но сделал это не для того, чтобы упрекнуть меня, а просто подумала, что одеколон мне потребуется. Вот тогда свой промах, свою глупость понял и я!
Сколько лет прошло, а мне по-прежнему стыдно. Прости меня, мама!..
Окончание в следующем номере.
Олег ПОЛИВОДА